Миф об ифигении дочери агамемнона. Ифигения в тавриде

Когда греки собирались в поход на Т рою, они долгое время не могли отплыть от берега - дул сильный встречный ветер. Жрецы сообщили им, что на них разгневалаь богиня охоты Артемида за то, что они убили ее священную лань. За это она потребовала принести ей человеческую жертву. На заклинание была обречена дочь фиванского царя Агамемнона Ифигения. В последний момент, когда над девушкой занесли нож, богиня сжалилась над несчастной и на жертвенном камне вместо нее оказалась … лань. Ифигению же богиня перенесла в страну тавров, которые поклонялись богине Артемиде, именуя ее Девой. Артемида сделала девушку жрицей в таврском храме. Ее обязанностью было приносить в жертву греческих моряков, захваченных таврами в плен.

Так прошло много лет. Целое десятилетие длилась Троянская война, закончившаяся победой греков. Вернувшийся домой царь Агаменон был убит своей женой Клитемнестрой, которая не любила его.

Единственному сыну Агамемнона - Оресту - пришлось бежать в соседний город, где он воспитывался в доме правителя. С его сыном Пилатом они стали близкими друзьями и побратимами.

Когда Оресту исполнилось 18 лет,бог Апполон повелел ему отомстить за отца, угрожая, что нашлет на юношу безумие, если тот откажется.

Орест выполнил волю Апполона - вероломная Клитемнестра и ее любовник и сообщник Эгисф пали от рук юного мстителя. Страшные змееволосые богини возмездия Эринии погнались за юношей. Чтобы спасти его Апполон решил отправить Ореста подальше от Греции - совершить подвиг и снискать себе славу.

Бог повелел юноше отправиться в Тавриду и выкрасть из храма Девы чудодейственную статую богини.

Друг и побратим Ореста Пилат отправился вместе с ним в опасное путешествие…

Спрятав судно у прибрежных скал, два юноши ступили на землю тавров. Прокравшись к храму Девы, к которому вела широкая, в 40 ступеней лестница, а вокруг торчали на кольях головы чужеземцев принесенных в жертву, Орест и Пилат решили ждать ночи. Но на них случайно наткнулись местные пастухи, и после долгой борьбы, связали их и привели к царю тавров Фоапту. Решение царя было однозначным - чужеземцам окажут великую честь, принеся их в жертву богине.

Утром связанных юношей привели в храм и подвели к алтарю, где их с мечом в руках уже ожидала жрица -Ифигения. Услышав, что они эллины, девушка поинтересовалась, кто они такие. Представьте себе ее чувства, когда она узнала, что перед ней ее родной брат со своим побратимом. После жарких объятий Ифигения, рискуя своей жизнью, решила спасти их. Она объявила царю, что статуя богини осквернена, и ее, а также обе приведенные на заклание жертвы необходимо омыть в море и совершить над ними очистительный обряд. Набожный Фоапт согласился на это.

Когда слуги царя принесли статую на берег и привели связанных пленников, Ифигения велела им удалиться, дабы не видели они таинства обряда, и когда стражники ушли с поля зрения, освободила Ореста и Пилата, и взошла вместе с ними и священной статуей на спрятанную греческую галеру. Гребцы немедленно вывели судно в открытое море. Когда тавры, удивленные, что так долго совершается обряд, вернулись на берег, они в ярости увидели удалявшийся корабль.

Однако судьба принесла Оресту и его спутникам еще одно испытание - страшная буря опять прибила корабль к таврскому берегу. И не сдобровать бы грекам, если бы не пришедшая им на помощь богиня Афина. Богиня явилась к царю Фоапту и потребовала, чтобы тот немедленно отпустил греков вместе со статуей богини. Богиня была настолько могущественна, что царь не решился ей прекословить.

Так Ифигения вернулась на родную землю и свала жрицей храма Артемиды возле города Афины. Орест воцарился на отцовский престол, а Пилат женился на сестре Ореста и Ифигении прекрасной Электре.

Другой широко известный миф, приуроченный к Северному Причерноморью - миф об Ифигении - обнаруживает некоторые связи с представлениями об Ахилле. Согласно одному из вариантов мифа об Ахилле, Ифигения была его супругой на острове Левка, замещая тем самым Поликсену (Nicandr. fr. 58 Schneider = Anton. Liber. 27, 4; Schol. Lyc. Alex. 183 Scheer; Etym. Magn. 748, 3; cp. Amm. Marc. XXII, 8 , 34) 84 . X. Хоммель предполагал, что эта связь древняя и объясняется представлениями об Ифигении как царице мертвых 85 . В самом деле, Ифигения - первоначально богиня с функциями плодородия и смерти, и именно в таком качестве она отождествляется с Артемидой (в Аттике, например, ей посвящалась одежда женщин, умерших во время родов); при этом ее роль в обрядах инициации, всегда связанных с мифологией смерти, была первостепенной 86 . Именно это отождествление лежит в основе легенды об Ифигении Таврической.

Кроме того, имеется традиция, согласно которой жрицу Артемиды в Тавриде звали не Ифигения, а Геката. Диодор (IV, 45) пишет: φασι γαρ Ήλιου δύο γενέσθαι παίδες, Αιήτην τε και Πέρσιν τούτων δέ τον μεν Αίήτην βασιλεΰσαι της Κολχίδος, τον δ" ετερον της Ταυρικής... Και Πέρσου μεν Έκάτην γενέσθαι θυγατέρα... διαδέξασθαι την βασιλείαν, έπειτ Αρτέμιδος ιερόν ίδρυσαμένην και τους καταπλέοντας ξένους θύεσθαι τή θεώ - «Говорят, что у Гелиоса было два сына, Ээт и Персий. Первый из них, Ээт, правил в Колхиде, а другой в Тавриде... У Персия же была дочь Геката... (которая) наследовала царство, а потом основала святилище Артемиды и приносила в жертву богине плавающих там чужеземцев» (ср. Lyc. Alex. 192-201; Schol. Apoll. Rhod. Ill, 200). Замена Ифигении Гекатой в этом рассказе, очевидно, объясняется традицией, согласно которой Ифигения стала Гекатой (Paus. I, 43, 1): οιδα δέ Ησίοδο ν ποιήσαντα έν καταλόγω γυναικών Ίφιγένειαν ούκ άποθανειν, γνώμη δέ Αρτέμιδος Έκάτην είναι - «я знаю, что Гесиод в "Каталоге женщин" (fr. 23b Merkelbach-West) написал, что Ифигения не умерла, а по воле Артемиды стала Гекатой». Данная идентификация, следовательно, была известна уже автору «Каталога женщин», который датируется временем между 580 и 520 гг. до н. э., а скорее всего между 540 и 520 гг. до н. э. 87 (оригинал цитированного Павсанием текста см. fr. 23а, 25 - 26 Merkelbach - West, где говорится, что Ифигения стала Артемидой Είνοδίη, которая отождествлялась с Гекатой 88). Та же версия мифа содержится и у Стесихора (fr. 215 Page). Отождествление Ифигении с Гекатой, весьма красноречивое с точки зрения представлений об Ифигении как богине смерти, подробно разобрано И. И. Толстым 89 и в дальнейших комментариях не нуждается. Все эти связи Ифигении с мифологией смерти могли повлиять на возникновение версии о том, что Ифигения стала женой Ахилла на Левке. Эта версия, однако, известна нам лишь из поздних источников и вполне вероятно, что она появилась в результате активности мифографов, соединивших двух героев, традиционно связанных с Черным морем. Несомненно, важную роль при этом играла легенда (еще неизвестная Гомеру) о том, что Ифигения была невестой Ахилла. Легенда об Ифигении как супруге Ахилла на острове Левка, по-видимому, вопреки Хоммелю, достаточно поздняя и производна от ее локализации в Таврике. Для наших целей, однако, важно выяснить, когда появилась связь Ифигении с Таврикой и какой характер она имела.

Упоминание Таврики в «Киприях» (у Прокла, fr. 23 Bernabe) не может служить надежным основанием для датировки возникновения таврической локализации мифа об Ифигении, поскольку не только время написания этой поэмы точно неизвестно (видимо, в VI в. до н. э.), но и сам факт ее существования как поэтического текста подвергается сомнениям 90 . Во всяком случае, Прокл знал, видимо, уже прозаическое переложение сюжета «Киприй». Дальнейшая судьба этого текста окончательно исключает возможность опоры на него. Дошедший до нас прокловский пересказ «Киприй», в котором упоминаются тавры, был эксцерптирован из «Хрестоматии» вместе с шестью другими фрагментами (Vita Homeri и пересказ пяти других киклических поэм) и вошел в своеобразные пролегомены «Илиады», составленные неизвестным эрудитом, вероятно, ранневизантийской эпохи. Впоследствии эти пролегомены подвергались неоднократным переработкам, причем гомеровские читатели, переписчики и издатели меняли и сокращали их или наоборот добавляли к ним новую информацию в соответствии со своим вкусом и познаниями. Пролегомены при этом не имели статуса классического текста, который следовало передавать возможно более точно, а служили лишь подсобным источником информации (вроде схолий) о событиях, предшествовавших описанным в «Илиаде». Отношение к ним было соответствующим. В частности, информация этих пролегоменов гармонизировалась с текстом Гомера и с другими известными источниками (в том числе и с трагедиями) 91 . Разумеется, во время этих многочисленных переложений в текст попадали элементы, чуждые не только первоначальному тексту «Киприй», но и его изложению Проклом. В некоторых случаях подобные искажения текста происходят у нас на глазах. Так, многочисленные изменения такого рода в текст внес т. н. «редактор γ», которого А. Северин отождествляет с Иоанном Цецем 92 . В интересующем нас месте он изменил текст Αρτεμις δέ αυτήν έξαρπάσασα εις Ταύρους μετακομίζει και άθάνατον ποιεί, который сохранила большая часть рукописей, добавив έν Σκυθία после εις Ταύρους и заменив последние два слова на ξενοκτονεΐν καθίστησιν 93 . Смысл этих исправлений вполне очевиден: первое - ремарка, уточняющая локализацию тавров, вторая же приводит сообщение пролегомен в соответствие с еврипидовской версией, согласно которой Ифигения вовсе не получила бессмертие от Артемиды. В свете изложенного кажется весьма вероятным, что в первоначальном тексте Прокла имелось лишь сообщение о том, что Артемида похитила Ифигению с алтаря и сделала ее бессмертной (άθάνατον ποιεί), а указание на тавров появилось позже под влиянием еврипидовской трагедии 94 . Именно такова доеврипидовская версия «Каталога женщин». Ее автор сообщает о жертвоприношении Ифигении (она фигурирует здесь под именем Ίφιμέδη 95) и ее чудесном спасении Артемидой, причем Ифигения получает бессмертие и сама становится Артемидой или Гекатой 96 . Тавры здесь, конечно, не упоминаются (fr. 23 Merkelbach - West). Ничего не сообщал о таврах и Стесихор (см. выше), который, как и автор «Каталога женщин», писал о чудесном спасении Ифигении и ее превращении в Гекату.

Итак, древнейшие свидетельства легенды об Ифигении восходят к VI в. дон. э., хотя весьма вероятно, что в какой-то форме эта легенда существовала раньше. Однако данные о ней (возможные аллюзии у Гомера 97 и изображение на протоаттическом кратере, ср. ниже) слишком сомнительны. Поэты VI в. до н. э. (авторы «Киприй», «Каталога женщин» и Стесихор) считали, что дочь Агамемнона Ифигения (Ифимеда) была принесена в жертву Артемиде, однако получила от нее бессмертие и «стала Артемидой/Гекатой». Ни о каком ее перенесении в дальние страны в этих версиях речи не было; указание на Тавриду в пересказе «Киприй», сохранившемся в рукописях Гомера, является поздней вставкой.

Возникновение легенды о перенесении Ифигении в Тавриду, которая еще неизвестна поэтам VI в. до н. э., должно, однако, несколько предшествовать эпохе Геродота и Еврипида. Данные Геродота недвусмысленно свидетельствуют о той среде, где она была первоначально распространена. Его утверждение (IV, 103), что тавры отождествляют свою богиню Деву с Ифигенией, очевидно, восходит к причерноморским грекам и именно они стоят за ссылкой Геродота на то, что об этом якобы говорят сами тавры 98 . Локальная понтийская версия мифа об Ифигении основывалась на распространенном, если не общепринятом, в VI в. до н. э. представлении о том, что она получила бессмертие и стала богиней (Артемидой / Гекатой). Эту богиню греческие колонисты отождествили с местной богиней-девой тавров. Распространенное представление об Ифигении как богине, более или менее тождественной Артемиде, объясняет тот факт, что таврская богиня, согласно рассказу Геродота, идентифицировалась именно с ней, а не с Артемидой. На это отождествление, вероятно, среди прочего повлияла народная этимология эпитета архаичной греческой богини Артемиды Таврополы, с которой идентифицировалась Ифигения. Греческие колонисты сблизили этот эпитет с названием обитателей Крыма тавров. Культ Артемиды Таврополы / Ифигении сближала с таврским культом не только эта народная этимология и не только то, что в обоих случаях речь шла о богине-деве. Ионийский культ Артемиды Таврополы, распространенный в Аттике и в ряде малоазийских городов (Фокея, Икария), вызывал стойкие ассоциации с человеческими жертвоприношениями (в Аттике еще в эпоху Еврипида ее жрец надрезал горло символической жертвы и орошал человеческой кровью алтарь: Iphig. Taur. 1458 - 1460) 99 ; связь с ними Ифигении также очевидна. Поэтому неудивительно, что культ Ифигении/Артемиды был в духе interpretatio graeca идентифицирован с реально существовавшим культом местной таврской богини (Девы). Связанные с этим культом человеческие жертвоприношения практиковались крымскими варварами в течение всей античности. Следы человеческих жертвоприношений обнаружены в пещерных святилищах раннего железного века в горном Крыму, принадлежавших таврам 100 . В более позднюю эпоху смешанное варварское население Крыма, в котором существенную роль играл таврский элемент, продолжало практиковать человеческие жертвоприношения. Так, при раскопках Илурата в восточном Крыму был обнаружен культовый комплекс II-III вв. н. э., предположительно связанный с почитанием некой богини, внутри которого сохранился алтарь с человеческим черепом на нем 101 . Возможно, с тем же кругом представлений связан и череп ребенка 11 - 12 лет, обнаруженный в контексте, свидетельствующем о ритуальной декапитации, на одном из сельских поселений Боспора, расположенном примерно в 30 км к северо-западу от Пантикапея 102 .

По-видимому, практика человеческих жертвоприношений у тавров произвела сильное впечатление на причерноморских греков, и отождествление кровавой таврской богини Девы с греческой Артемидой Таврополой / Ифигенией, поддержанное народной этимологией ее эпитета, получило распространение в их среде 103 . Культ таврской Девы был не только хорошо известен греческим колонистам в Крыму, но и заимствован ими, а в одной из колоний, в Херсонесе Таврическом, Дева даже стала главной полисной богиней и покровительницей города 104 . Херсонес был основан еще в последней четверти VI в. до н. э., причем в раннее время среди его населения значительную роль играл ионийский элемент. Он с самого раннего времени имел тесные контакты с соседними таврами, а с другой стороны, видимо, был тесно связан с Ольвией, откуда происходит большая часть информации Геродота о Северном Причерноморье 105 . Весьма вероятно, что отождествление Артемиды / Ифигении с таврской Девой восходит именно к жителям Херсонеса, для которых культ последней играл столь важную роль. Однако это не единственная возможность: другие причерноморские греки также имели достаточно тесные контакты с таврами уже в V в. дон. э., если не раньше. Об этом достаточно красноречиво свидетельствует надгробие из Пантикапея КБН 114, обнаруженное in situ на некрополе VI-V вв. до н. э. Похороненный, как указывает надпись, родом тавр, и его тело при погребении было покрыто охрой согласно таврскому обычаю 106 . Он носит, однако, чисто греческое имя Тихон и на его надгробии нанесена греческая стихотворная эпитафия: Σήματι τώι δ" υπόκειται άνήρ [πολλοΐ]σιπ[ο]θ[ει]νός. I Ταύρος έών γενεήν τοΰνο[μ]α δ" έστι Τύχων - «Под этим памятником лежит муж, многим желанный. Он родом тавр, его имя Тихон».

Локальная понтийская традиция об Ифигении сложилась, следовательно, после колонизации Крыма и установления тесных контактов с таврами, т. е. между началом VI и серединой V вв. до н. э., когда она стала известна Геродоту, широко использовавшему причерноморский материал. До тех пор она вряд ли была широко известна за пределами Северного Причерноморья и, вероятно, вошла в греческую литературу именно благодаря Геродоту. Его сообщение при этом подразумевает, что ему и его источникам неизвестны легенды, хотя бы отдаленно напоминающие содержание еврипидовской «Ифигении у тавров». Ифигения для них - богиня, которой приносятся кровавые жертвы, а вовсе не жрица. Такой ее образ находится в полном соответствии с представлениями поэтов VI в. до н. э., согласно которым Ифигения получила от Артемиды бессмертие и «стала Гекатой /Артемидой» 107 . То, что тавры (и, добавим, часть причерноморских греков) поклоняются ей, подразумевает, что богиня Дева-Ифигения до сих пор находится в Крыму, а вовсе не была увезена Орестом.

Следующий этап развития легенды об Ифигении представлен еврипидовской трагедией «Ифигения у тавров». В трагедии имеются некоторые общие черты с рассмотренными выше легендами - прежде всего, сам факт перенесения Ифигении в Таврику и ее связь с кровавым культом местной богини, которой приносятся в жертву чужестранцы. Еврипидовская Ифигения, однако, вовсе не богиня, а смертная женщина, которую увозит от тавров ее брат Орест и которая впоследствии должна умереть в Аттике; человеческие жертвы приносятся не ей, а ею, и совершение этих жертвоприношений отнесено в мифологическое прошлое.

Эти отличия в значительной степени определяются тем, что Еврипид отчасти основывается на локальном аттическом варианте легенды об Ифигении. Вряд ли можно усомниться в том, что еврипидовская трагедия представляет собой своеобразный αίτιον двух связанных между собой аттических культов Артемиды - Таврополы в Халах 108 и Бравронии в Бравроне 109 и относящихся к ним ритуалов: конечные строки трагедии (1448 - 1467) на это недвусмысленно указывают 110 . Несомненен и собственный вклад Еврипида в создание сюжета трагедии. Здесь, однако, возникает вопрос, каково соотношение этих элементов: в какой мере повествование Еврипида отражает локальные аттические, в частности, храмовые легенды, а в какой мы имеем дело с результатом его творчества 111 .

Независимые от Еврипида данные аттического происхождения, связанные с Ифигенией и Бравроном, достаточно скудны, но они позволяют в общих чертах восстановить некоторые местные легенды 112 . Эти данные, прежде всего сохранившиеся в схолиях к аристофановской «Лисистрате» (645, ср. Suda s.v. άρκτος ή Βραυρωνίοις), показывают, что в Бравроне существовала собственная оригинальная традиция об Ифигении. В отличие от традиции, представленной поэтами VI в. до н. э., она считалась здесь не богиней, а смертной героиней, причем умершей в Аттике (что не исключает ее почитания как богини в более раннюю эпоху): об этом свидетельствует наличие ее героона рядом с храмом Артемиды. Эта традиция, очевидно, была этиологической легендой бравронского святилища. Ее центральной частью было жертвоприношение Ифигении, которое локализовалось не в Авлиде, а в Бравроне 113 . Аттическая легенда первоначально никак не была связана с троянским циклом: жертвоприношение должно было избавить Аттику от гнева Артемиды и вызванных им бедствий, а вовсе не позволить греческому флоту отплыть к Трое. Более того, Ифигения первоначально считалась не дочерью Агамемнона и Клитемнестры, не имеющих никаких связей с Аттикой, а глубоко укорененных в ней Тезея и Елены. Эта традиция, наряду с общегреческой, согласно которой Ифигения была дочерью Агамемнона, известна уже Стесихору, а также и более поздним авторам (fir. 191 Page, ср. Duns FGrHist 76 F 92; Euphor. fr. 94 van Groningen и др.) 114 . Мотив ее чудесного спасения Артемидой был известен аттической легенде: она была заменена на алтаре не ланью (как в авлидской легенде), а медведицей или быком (Phanodem. FGrHist 325 F 14; Nicandr. fr. 58 Schneider, этот мотив отражает ее связь с Артемидой Бравронской и Таврополой соответственно); с этим событием связывалось и учреждение бравронских ритуалов. Вероятно, спасенная Артемидой Ифигения считалась при этом первой жрицей богини: ее история начиналась и кончалась в Аттике, и ни о каком перенесении героини в дальние страны не было речи.

Позже, по-видимому, в эпоху Писистрата 115 , аттическая легенда об Ифигении претерпела существенные изменения. Они, видимо, объясняются стремлением Писистрата и его наследников повысить престиж бравронского святилища и включить его легенды в общегреческие циклы мифов, а также и ростом влияния рапсодической традиции при Писистратидах. Хорошо известно, что Писистрат уделял особое внимание культу Артемиды Бравронской (его род происходил из дома Филаиды, где расположен Браврон: Plato Hipp. 228b; Plut. Sol. 10, 3). Так, он построил новый (возможно, первый) храм в Бравроне (Phot. Lex. s.v. Βραυρωνία Theodoridis). Наиболее вероятно, что именно им или его наследниками культ Артемиды Бравронии был введен и на афинском Акрополе 116 , что, несомненно, свидетельствует о стремлении придать ему особый общегосударственный и, вероятно, общеэллинский, престиж. Повышение роли эпической традиции в Афинах при Писистрате также хорошо известно: достаточно напомнить лишь о «писистратовской редакции» поэм Гомера, созданной в связи с их исполнением на панафинейских празднествах и лежащей в основе известного нам гомеровского текста 117 . В связи с этим важно отметить, что рапсодические рецитации, возможно, введенные при Писистрате, засвидетельствованы и на праздниках Артемиды в Бравроне (Hesych. s.v. Βραυρωνίοις).

Очевидно, под влиянием рапсодической (негомеровской) традиции Ифигения превратилась в дочь Агамемнона и Клитемнестры, принесенную в жертву в Авлиде накануне отплытия греческого флота в Трою; прежняя ее генеалогия и место жертвоприношения сохранились в поздней литературе лишь как маргинальные легенды. Новая версия, включавшая аттическую легенду в общегреческий контекст, господствовала в Афинах уже в эпоху Эсхила. Аттическая Ифигения, однако, не утратила при этом ни своего своеобразия, ни связи с Бравроном. Вопреки общегреческой традиции, она продолжала считаться героиней, спасенной Артемидой, но не получившей бессмертия, а также первой жрицей Артемиды Бравронской, умершей и похороненной в Бравроне.

Можно полагать, что образ Ореста вошел в аттические легенды тогда же благодаря своей связи с Ифигенией: она получила из рапсодической традиции не только родителей, но и брата. В пользу его достаточно позднего появления свидетельствует отсутствие героического культа Ореста в Аттике, хотя с ним и были связаны некоторые этиологические легенды (включая наиболее знаменитую - о суде Ареопага) 118 . Одна из таких легенд приписывала Оресту основание культа Артемиды Таврополы в Халах, который был тесно связан с соседним Бравроном. С определенной вероятностью можно предположить также, что с Орестом связывалось и появление в храме древней культовой статуи. Маловероятно, однако, что в аттической храмовой традиции уже до Еврипида эти легенды связывались с Таврикой, и именно таврическое происхождение приписывалось статуе Таврополы. Одного псевдоэтимологического сближения ее эпиклезы с названием тавров, пожалуй, недостаточно для возникновения такой локализации. В то же время не видно других причин, по которым афиняне могли бы связывать этиологические легенды, относящиеся к важнейшим полисным культам, с Таврикой, которая была для них в конце VI и V вв. до н.э. достаточно экзотической и маргинальной. Предполагать существенное влияние местных легенд понтийских греков на храмовые легенды Аттики в это время также нет оснований.

В «Ифигении у тавров» большую роль играет образ таврского царя Тоанта. Для истории развития легенды об Ифигении Таврической важное значение имеет вопрос о том, имел ли он какой-нибудь прообраз в традиции или является собственным созданием Еврипида. Наиболее известным персонажем с этим именем был лемносский царь, отец Гипсипилы, которого знает уже автор «Илиады» (Ξ 230, Ψ 745) 119 . Легенда о Гипсипиле 120 достаточно часто использовалась трагиками (трагедии Λήμνιαι были написаны как Эсхилом, так и Софоклом, первый, кроме того, был автором «Гипсипилы»; легенда, кроме того, была частым сюжетом комедий, в том числе Аристофана, Никохара, Антифана и др. 121 ; самому Еврипиду она также была хорошо известна. По-видимому, в поздний период своего творчества, вскоре после «Ифигении у тавров», он написал трагедию «Гипсипила», которую мы достаточно хорошо знаем благодаря находке фрагментов папируса конца II в., содержавшего ее текст 122 . Трудно предположить, что Еврипид случайно дал своему таврскому царю имя, совпадающее с именем всем известного отца Гипсипилы (в еврипидовской «Гипсипиле» то же имя носит и один из ее сыновей).

Уже высказывалось предположение о том, что аттическая легенда о происхождении культовой статуи Артемиды Таврополы и возвращении Ореста и Ифигении первоначально, до Еврипида, была связана именно с Лемносом, а не с Таврикой, и сложилась после захвата афинянами острова во второй половине или конце VI в. до н. э. 123 В подтверждение этой гипотезы можно привести не только совпадение имен царей Лемноса и Таврики. Хорошо известна засвидетельствованная уже Геродотом (IV, 145; VI, 138) аттическая пропагандистская легенда о похищении населявшими Лемнос варварами (пеласгами или тирсенами) афинянок, которая идеологически оформляла захват острова Мильтиадом Старшим 124 . Интересно при этом, что данная легенда была связана с Бравроном: во всех ее версиях подчеркивается, что лемносцы напали на афинских девушек, исполнявших обряды (άρκτεία) в святилище Артемиды Бравронской. В одной из версий, кроме того, сообщается, что лемносцы похитили не только афинянок, но и культовую статую Артемиды (Plut. Mul. virt. 8, 247d). Более того, эта легенда была каким-то образом связана с легендой о Гипсипиле. Гарпократион (Harpocr. s.v. άρκτεΰσει), сообщая, что αί άρκτευόμεναι παρθένοι (т. е. девушки, справляющие обряды в честь Артемиды Бравронской) назывались άρκτοι, ссылается, кроме известного пассажа из «Лисистраты» Аристофана (645), на трагедию Еврипида «Гипсипила» (fr. 767 Nauck) и комедию Аристофана Λήμνιαι (fr. 386 Kassel - Austin). Эти упоминания в двух драмах на лемносский сюжет трудно объяснить, если не предполагать здесь связи с легендой о похищении лемносцами аттических άρκτοι 125 . В тех же «Лемнийках» Аристофана упоминалась лемносская μεγάλη θεός, которая отождествлялась с фракийской богиней Βενδίς (fr. 384 Kassel-Austin), причем ей приносились в жертву девушки (Steph. Byz. s.v. Λήμνος). Можно поэтому полагать, что похищение афинянок, а возможно и статуи Артемиды, приписывалось в аттической легенде Тоанту, отцу Гипсипилы, что естественно, учитывая, что он был наиболее известным лемносским персонажем 126 . При этом в легенде какую-то роль играла лемносская богиня, которой приносились человеческие жертвы. Косвенным аргументом в пользу этой связи может служить сообщение схолий к Аполлонию Родосскому (III, 997/1004а), согласно которому у Тоанта была сестра по имени Ταυρόπολις, имя которой почти полностью совпадает с эпиклезой Артемиды Таврополы.

Таким образом, обе рассматриваемые аттические легенды (о похищении лемносцами афинянок и об Ифигении) были связаны с Бравроном, в обеих играли существенную роль статуя Артемиды и человеческие жертвоприношения (специально жертвоприношения девушек) женской богине. Возникновение легенды о похищении лемносцами афинянок из Браврона, кроме того, относится примерно к тому же времени, когда бравронская легенда об Ифигении была изменена, включена в общегреческий контекст и связана с троянским циклом и с образом Ореста: обе легенды относятся к писистратидовской политической пропаганде. Предположение о том, что две легенды были связаны, напрашивается. Хотя из-за фрагментарности источников характер этой связи ускользает от нас, не будет слишком смелым предположение о том, что, согласно бравронской легенде, лемносцы похитили не только афинских άρκτοι и статую богини, но также и ее жрицу Ифигению. В таком случае легко предположить, что варварский лемносский царь Тоант (наиболее известный лемносский персонаж, который должен был фигурировать во вновь создаваемой аттической легенде о Лемносе) сделал Ифигению жрицей местной Артемиды (Великой богини), которой, по легенде, приносились человеческие жертвы. Возможно, Орест также фигурировал в писистратовской версии легенды об Ифигении как ее спаситель и основатель святилища Артемиды Таврополы в Халах. Если доорестовская (дописистратовская) этиологическая легенда этого святилища существовала, нам о ней ничего неизвестно.

Если это предположение верно, то становится понятным появление таврического царя по имени Тоант в трагедии Еврипида. Он заимствовал этот образ варварского (пеласгийского, тирсенского или фракийского, в зависимости от того, как определялось население Лемноса) царя, в стране которого практиковались человеческие жертвоприношения, из бравронской легенды. Перенеся действие трагедии в Таврику, он превратил лемносского царя в таврского. Это было тем более просто, что антилемносская тенденция бравронской легенды в его эпоху уже была не актуальна. Примеры подобного перенесения места действия традиционных легенд и изменения этноса персонажей в аттической трагедии хорошо известны. Так, мегарский герой Терей в одноименной трагедии Софокла превращается во фракийского царя (возможно, по созвучию с именем знаменитого одрисского царя Тера) и ее действие, соответственно, переносится во Фракию 127 .

Из-за плачевного состояния источников предлагаемая здесь реконструкция писистратовской версии бравронской этиологической легенды, в которой сочетались рассказы о жертвоприношении и спасении Ифигении и о похищении афинянок лемносцами, остается гипотезой, не подтвержденной прямыми свидетельствами. В ее пользу, однако, говорят некоторые косвенные данные. Часть из них можно найти в самой трагедии Еврипида. Прежде всего, обращает на себя внимание близкое сходство хитрости, примененной Гипсипилой, чтобы спасти своего отца (наиболее подробное изложение легенды: Val. Flacc. II, 242 - 300), и Ифигенией, чтобы спасти брата. Обе героини под предлогом необходимости проведения очистительных обрядов над статуей божества (Диониса или Артемиды), жрицами которого они являются, доставляют спасаемых (отца или брата) на берег моря, что дает им возможность бежать морским путем. Вряд ли это сходство случайно: скорее можно предполагать, что Еврипид заимствовал эту деталь из лемносской легенды. Далее, выдвинутое предположение позволяет объяснить присутствие в «Ифигении у тавров» хора, состоящего из пленных гречанок, которых в конце трагедии Афина приказывает отпустить на родину. Их появление в далекой Таврике, куда лишь изредка попадают греческие мореплаватели (к тому же немедленно приносимые в жертву богине), вполне загадочно и никак не объясняется. Если предположить, что этих гречанок Еврипид также заимствовал из предшествующей традиции, то все становится на свои места: присутствие похищенных афинянок в храме кровавой богини на Лемносе полностью укладывается в легенду о похищении лемносцами афинских άρκτοι. Далее, в конце еврипидовской «Ифигении» Афина приказывает Оресту основать храм Таврополы в Халах. Казалось бы, естественно ожидать аналогичного указания Ифигении по поводу Браврона, однако его нет: Ифигения просто должна стать жрицей Артемиды в бравронском святилище, которое, таким образом, уже существует. Можно предполагать, что это также остаток доеврипидовской традиции, согласно которой Ифигения стала жрицей в Бравроне сразу после своего чудесного спасения Артемидой, а не была перенесена в Таврику. После спасения Орестом она должна была просто вернуться к прежним обязанностям.

В своей трагедии Еврипид сообщает некоторые подробности обряда, по которому приносятся жертвы таврской богине. Мы узнаем, в частности, что человеческая жертва (в данном случае Орест) должна исчезнуть в священном огне, пылающем в «глубокой расщелине скалы» (πΰρ Ιερόν ένδον χάσμα τ εύρωπόν πέτρας). Пересказывающий «Ифигению» Аполлодор добавляет, что огонь был адским (Ер. 6, 26). Насколько известно, ничего подобного не практиковалось в Бравроне или Халах. Согласно описанию Геродота (IV, 103), огонь не играл никакой роли также в человеческих жертвоприношениях тавров 128 . Напротив, на Лемносе, и именно в культе Артемиды, идентифицировавшейся с местной Великой богиней, большую роль играл выходящий из земли огонь на горе Мосихл (это не был вулкан, а скорее выходы газа) 129 . То, что здесь почиталась Артемида (что не исключает и культа Гефеста, главного божества острова), доказывается тем, что именно ее жрица собирала на горе целебную «лемносскую землю» и ставила на нее печать храма (Galen. XII, 169-175 Ktihn). Как указывалось выше, именно этой богине приносили в жертву девушек, согласно сообщению Стефана Византийского. Священный лемносский огонь в эпоху Еврипида был широко известен; он, например, дважды упоминается в «Филоктете» Софокла (800, 986). Его упоминание в «Лисистрате» Аристофана (299) показывает, что он уже в это время вошел в пословицу, если Аристофан здесь не пародирует одну из недавно поставленных трагедий, в которых упоминался лемносский огонь. Таким образом, описанный Еврипидом обряд вполне подходил бы для жертвоприношения (скорее воображаемого, чем реального) лемносской богине, почитавшейся рядом с подземным огнем, но не находит объяснения ни в Таврике, ни в Аттике. Представляется поэтому, что эта деталь была заимствована трагиком из более ранней традиции, локализовавшей приключения Ореста и Ифигении на Лемносе.

Некоторые косвенные данные о связи лемносской легенды с Ифигенией можно почерпнуть также из фрагментов трагиков: по-видимому, писистратовская версия бравронской легенды достаточно широко использовалась ими до Еврипида. В одном из фрагментов софокловских «Лемниек» упоминается небольшой островок Χρύση, расположенный рядом с Лемносом: ώ Λήμνε Χρύσης τ άγχιτέρμονες πάγοι (fr. 353 Nauck, 384 Radt), который Стефан Византийский, сохранивший этот фрагмент, называет πόλις του Απόλλωνος (s.v. Χρύση). Здесь же Стефан приводит фрагмент из Αιχμαλωτίδες Софокла (fr. 37 Nauck, 40 Radt), в котором связь Хрисы с Аполлоном несомненна. Это позволяет предположить, что Софокл в данном случае упоминает остров не в связи с легендой о Филоктете, с которой он связывался обычно (ср. Soph. Phil. 269-270) и даже не в связи с основанием алтаря богини Ясоном (Philostr. Iun. Im. 17, 2, если эта легенда была известна Софоклу, что ничем не подтверждается), как можно ожидать, учитывая сюжет «Лемниек», а именно в связи с Аполлоном 130 .

В античной традиции этот остров часто (в том числе Стефаном) смешивался с одноименным городом в Троаде, где располагался известный уже автору «Илиады» (А8 - 474) храм Аполлона, жрецом которого был Хрисей. Очевидно, именно этим объясняется сообщение Диктиса Критского о том, что Филоктет приносил жертву в храме Аполлона Сминтея в Троаде, а не на острове Хриса, когда его укусила змея (Diet. Cret. 2, 14) 131 . В то же время нам известно, что Софокл был автором трагедии под названием «Хрисей», от которой сохранились лишь незначительные фрагменты. Большинство исследователей, однако, считает, что сюжет трагедии пересказан Гигином (Fab. 120-121).

Пересказав сюжет еврипидовской «Ифигении», Гигин сообщает, что корабль Ореста и Ифигении был отнесен ветром к острову Zmynthe, где жил жрец Аполлона Хрисей с дочерью Хрисеидой и ее сыном, которого также звали Хрисей. Младший Хрисей считался сыном Аполлона, поскольку Хрисеида, возвращенная отцу, скрыла, что истинным отцом ее ребенка был Агамемнон. Хрисей собирался выдать беглецов Тоанту, однако в последний момент выяснилось их родство, и младший Хрисей помог своему сводному брату Оресту убить Тоанта. Название острова Zmynthe скорее всего появилось в результате искажения текста (Гигина или его источника) в ходе многочисленных переложений, которым он подвергался 132 . Первоначально это слово, вероятно, было передачей эпитета Аполлона Σμινθεύς, жрецом которого был Хрисей, а название острова было Χρύση/Chryse, как в упоминавшемся фрагменте Софокла. В тексте, видимо, первоначально стояло что-нибудь вроде ad insulam Chrysen ad Chrysen sacerdotem Apollinis Zminthei. Неудивительно, что такой текст должен был показаться одному из переписчиков или редакторов диттографией и подвергнуться «исправлению». В пользу этой конъектуры свидетельствует второе упоминание Хрисея Гигином, где содержится очень близкая формулировка и где Zmintheus явно эпитет Аполлона: Chrysi sacerdoti Apollinis Zminthei (Fab. 106). Остров с названием S/Zminthe, кроме того, неизвестен, хотя в Малой Азии и на островах достаточно распространены микротопонимы (все образованные от храмов Аполлона Сминтея) типа Smintheion, Sminthion 133 . Впрочем, даже если Гигин действительно использовал название Zminthe, ясно, что речь идет о том же островке, на котором располагался храм Аполлона Сминтея и жил его жрец Хрисей.

Таким образом, в отличие от большей части традиции, автор произведения, лежащего в основе рассказа Гигина (предположительно Софокл), помещал Хрисея и его храм Аполлона Сминтея не в городе Хрисе в Троаде, а на расположенном рядом с Лемносом одноименном островке. Напрашивается предположение, что это перемещение объясняется тем, что в сюжете расположение островка рядом с Лемносом имело значение, и что действовавший в нем Тоант был не царем далекой Таврики, а ближайшего Лемноса. В этом случае неудивительно, что Хрисей собирался выдать беглецов Тоанту, даже нарушая законы гостеприимства: перед ним стоял выбор между детьми обидчика его матери и могущественным соседом, который к тому же, вероятно, был его сюзереном. В пользу того, что действующий здесь Тоант был царем не тавров, а Лемноса, свидетельствует и то, что Гигин при его упоминании уточняет, что речь идет именно об отце Гипсипилы (120), хотя и называет его в соответствии с еврипидовской «Ифигенией» царем Таврики (ср. Fab. 15). Можно предположить, что отождествление двух Тоантов вызвано не только совпадением их имен (этолийского Тоанта Гигин с ними не отождествляет: Fab. 81, 97, 114), но и тем, что Гигину (или его источнику) нужно было привести в соответствие между собой сюжеты двух драм об Ифигении и Оресте, в которых содержалось противоречие: согласно одной из них (еврипидовской) их противником был царь Таврики, согласно другой (предположительно софокловой) - царь Лемноса. В пользу этого свидетельствует то, что остров Хриса упоминался Софоклом в его «Лемнийках», вероятно, в связи с Аполлоном, т. е. в связи с Хрисеем. Таким образом, можно предполагать, что Гигин сохранил сюжет драмы, принадлежавшей доеврипидовской и во всяком случае нееврипидовской традиции, в которой противником Ореста и Ифигении выступал лемносский царь Тоант 134 .

Следует заметить в связи с этим, что разобранный текст Гигина использовался для обоснования тезиса о том, что легенда о таврском происхождении культовой статуи Артемиды в Халах, а следовательно и таврическая локализация легенды об Ифигении, восходят к местной храмовой традиции и существовали до Еврипида 135 . Это предположение основано на гипотезе о том, что таврическая легенда была известна и Софоклу и именно она легла в основу его пьесы «Хрисей», поставленной на несколько лет раньше еврипидовской «Ифигении у тавров» (предположительная дата постановки первой 416 или 415, второй - 414 г.) 136 · Как мы видели выше, если допускать, что Гигин излагает сюжет драмы Софокла, это совершенно не исключает предположения о том, что он еще не знал таврической локализации легенды, а помещал своего Тоанта на Лемносе.

В любом случае, однако, следует заметить, что построение Грегуара основано на ряде допущений, каждое из которых совершенно не доказано. Прежде всего, хронологический приоритет первой драмы, лежащий в основе всего построения, сам по себе гипотетичен. Датировка первой трагедии временем, предшествующим 414 г., основывается на указании схолия к аристофановским «Птицам», поставленным в этом году, согласно которому стк. 1240 комедии пародирует именно софокловского «Хрисея» (fr. 659 Nauck, 727 Radt). Следует заметить по этому поводу, что приведенная в схолии интерпретация вовсе не является единственно возможной: из сохранившихся трагедий очень сходный текст имеется в эсхиловском «Агамемноне» (525-528), и Аристофан вполне мог иметь в виду его. Некоторые схолии, кроме того, позволяют предполагать, что Аристофан здесь пародировал трагедию Еврипида Λικυμνίος (Schol. Arist. Αν. 1242; Hesych. s.v. Λικυμνίαις βολαις), сохранившуюся лишь во фрагментах. Все же следует иметь в виду, что за схолиями к Аристофану стоит ученость александрийских филологов, которые знали о трагедии гораздо больше нас. Если предполагать, что они имели достаточно точные представления о ее хронологии, то не столь важно, верно ли указание на то, что Аристофан пародировал именно «Хрисея». Важно, что это казалось правдоподобным филологу, знакомому с текстом драмы и считавшему, следовательно, что «Хрисей» был написан раньше аристофановских «Птиц».

Странно, однако, что исследователи, считающие датировку «Хрисея» надежно установленной на основании свидетельства схолий к Аристофану, меняют свою точку зрения на достоверность их данных, когда заходит речь о датировке «Ифигении у тавров». В самом деле, часть схолий к «Ахарнянам», поставленным в 425 г. до н. э., указывает на то, что Аристофан здесь пародирует еврипидовские генеалогии, в частности начало «Ифигении у тавров» (Schol. Arist. Acharn. 47) 137 . Если доверять этому указанию, то «Ифигению» следует датировать до 425 г. до н. э. Указание схолий, однако, отвергается большинством исследователей, которые отдают предпочтение наблюдениям над метрикой. Согласно метрической статистике, «Ифигения у тавров» принадлежит к поздним трагедиям и из датированных драм Еврипида ближе всего стоит к «Троянкам» (415 г. до н. э.) 138 . Использование такого двойного стандарта в отношении схолий к Аристофану совершенно неприемлемо. Если их указание признается достаточным для надежной датировки «Хрисея», то аналогичный вывод должен быть сделан и относительно указания по поводу «Ифигении». Если же последнее свидетельство считается недостоверным, тем самым лишается основания и датировка софокловой драмы. В этом случае приходится признать, что комментаторы Аристофана исходили лишь из сопоставления известных им текстов и не учитывали при этом сведений (если ими располагали) о времени постановки драм, что существенно снижает надежность их сообщений 139 . Таким образом, вопрос о хронологическом соотношении софокловского «Хрисея» и «Ифигении у тавров» совершенно неясен и было бы ошибкой строить какие-либо рассуждения на безоговорочном признании приоритета первого.

Далее, было бы неправильно считать, что мы обладаем достоверными сведениями о сюжете софокловского «Хрисея». Все рассуждения о нем строятся на том предположении, что софокловская драма лежит в основе трагедии Пакувия, которую, в свою очередь, пересказывает Гигин (Fab. 120, 5; 121). Однако нет никакой уверенности, что Гигин точно следовал своему источнику. Даже в свой пересказ «Ифигении у тавров» (Fab. 120) он вносит некоторые существенные изменения, целью которых является гармонизация рассказа с другими излагаемыми сюжетами. Тем более он мог вносить изменения в пересказ гораздо менее известной фабулы «Хрисея», чтобы привести его в соответствие с «Ифигенией». Далее, нет никакой уверенности в том, что драма Пакувия была переложением именно софокловского «Хрисея» 140 , а не какой-нибудь неизвестной нам более поздней драмы. Даже если это так, совершенно неизвестно, насколько точно он следовал своему образцу и не вносил ли в него изменения, в том числе под влиянием знаменитой трагедии Еврипида. Все это делает крайне опасными попытки основывать свои рассуждения на том допущении, что Гигин точно передает доеврипидовскую традицию. Правда, косвенным аргументом в пользу того, что в основе рассказа Гигина лежит именно «Хрисей» Софокла, может служить упоминание острова Хрисы в софокловских «Лемнийках» в связи с Аполлоном. Однако, если признавать весомость этого аргумента, он одновременно указывает на лемносскую, а не таврическую локализацию сюжета софокловской трагедии. Предположение о том, что Софокл независимо от Еврипида был знаком с таврической локализацией легенды об Ифигении, и что оба они при этом основывались на аттической храмовой традиции, построено, следовательно, на цепи допущений, каждое из которых чрезвычайно сомнительно. Это предположение имеет таким образом крайне мало шансов оказаться правильным.

Легенды, приписывающие учреждение того или иного культа Артемиды Оресту, а местной культовой статуе - таврское происхождение, были связаны, кроме Аттики, и с другими местами, однако все они поздние и сформировались под влиянием еврипидовской трагедии, которая была чрезвычайно популярна (ср., например, постоянные ссылки на нее в «Поэтике» Аристотеля). Часть из этих легенд, возможно, восходит к локально-патриотическому мифотворчеству, но многие из них, по-видимому, являются плодом активности поздних мифографов и никогда не существовали за пределами мифографической литературы 141 . Еврипидовская трагедия повлияла и на вазопись: с первой четверти IV в. до н. э. под ее влиянием появляются неизвестные ранее изображения Ифигении в Тавриде, особенно распространившиеся в южной Италии 142 .

Таким образом, представляется наиболее вероятным, что собственный вклад Еврипида в создание сюжета «Ифигении у тавров» состоял в соединении храмовой традиции Браврона и Хал (уже претерпевшей серьезные изменения под влиянием общегреческих легенд и политической пропаганды писистратидовской эпохи) с известиями о кровавом культе Ифигении в далекой Таврике, почерпнутыми из «Историй» Геродота. Главным изменением традиционной версии был при этом отказ от лемносского эпизода, давно не актуального политически и устаревшего (Лемнос был заселен уже не варварами, а греческими переселенцами), и замена знакомого Лемноса экзотической Таврикой (в этом выразилось влияние Геродота). На месте традиционного лемносского Тоанта при этом оказался его двойник, даже имя которого Еврипид сохранил. Его Ифигения, в соответствии с традиционной версией - дочь Агамемнона, принесенная в жертву в Авлиде и спасенная Артемидой, но при этом Еврипид добавил ее перенос в Таврику: поскольку похищение афинянок выпало из сюжета, он должен был объяснить появление Ифигении в далекой варварской стране. Отказ от лемносского эпизода повлек и еще одно изменение: таврическая статуя Артемиды была не украдена варварами из Аттики, а упала с неба. Путешествие Ореста и его возвращение в Аттику вместе с Ифигенией и статуей Артемиды, а также учреждение культа Артемиды Таврополы и превращение Ифигении в жрицу в Бравроне, происходят из традиции, однако примененная Ифигенией хитрость, словно скопированная с хитрости Гипсипилы - скорее всего, собственное добавление Еврипида. Несмотря на стремление автора привести в гармонию имеющиеся у него данные, в «Ифигении», однако, сохранились некоторые детали, не получающие объяснения в рамках ее сюжета, но бывшие на месте в традиционной лемносской версии легенды. «Ифигения» Еврипида имела большой успех как у современников, так и потомков, и все авторы, писавшие о героине позже, находились под ее влиянием. Созданная им версия легенды быстро вытеснила более ранние, которые сохранились лишь в крайне отрывочном виде. Таким образом, связь между Ифигенией и Таврикой достаточно поздняя и впервые возникла в эпоху, когда Черное море было уже хорошо освоено и на его берегах существовали многочисленные греческие колонии. Понятно поэтому, что в ней нет никаких следов представлений о Черном море как Океане - они исчезли раньше всего, конечно, в среде понтийских греков, т. е. именно там, где возникла ранняя версия легенды об Ифигении Таврической. Тем более тщетно было бы их искать в совершенно литературном варианте легенды, созданном Еврипидом в конце V в. до н. э. в Афинах.

84 Ср. параллельные сюжеты, касающиеся Ифигении и Поликсены, у трагиков: Friedrich 1953, 35 ff, 98 ff.

85 Hommel 1980, 34-38; Хоммель 1981, 69-71.

86 Stoll 1890, 298 ff; Kiellberg 1916, 2588 ff; Farnell 1921, 55-58; Gregoire 1959. 86-92; Kahil 1979, 74-82; Lloyd-Jones 1983, 91-96; Hollinshead 1985, 420-430; Kearns 1989, 27-35. О культе Ифигении и ее образе в легендах см. еще Воnnechère 1994, 40 ff; Lyons 1997, 137-168.

87 Stiwe 1962, 291-299; Stiwe 1963 1-29, особенно 20-29; West 1985, 125-137, ср. выше 1.1.3.

88 Kraus 1960, 78-83.

89 Толстой 1918, 121 слл. Ср. об отождествлении Артемиды, Ифигении и Гекаты: Kahil 1979, 77-78; Hollinshead 1985, 421 - 422; Bonnechère 1994, 39, с литературой; Lyons 1997, 149-155; Johnston 1999, 241-24.

90 Welcker 1882, Bd. I, 42 ff; Rzach 1922, 2347 IT. 2378 ff; Lesky 1971, 103 ff, с литературой.

91 Подробный анализ сложной истории текста эксиерптов из Прокла см. Severyns 1953; 1963. О гармонизации пересказа «Киприй» в соответствии с гомеровским текстом уже самим Проклом, см. также Kullmann 1960, 204 - 211, 218. Однако учитывая историю этого текста, представляется очень сложным разделить здесь элементы, восходящие к источникам Прокла, самому Проклу и его поздним эпитоматорам.

92 См. Severyns 1953. 141-155.

93 Severyns 1963, 83, ср. Severyns 1953, 151.

94 Ср. Hollinshead 1985, 422, которая также считает упоминание перенесения Ифигении в Тавриду в изложении «Киприй» поздним еврипидовским элементом, хотя исходит при этом из неверных представлений об истории текста (соответствующий фрагмент, вопреки ее мнению, не имеет никакого отношения к резюме «Хрестоматии» в «Библиотеке» Фотия). Ср. также Hall 1989, 111. Предположения о том, что тавры действительно упоминались в «Киприях» (Gregoire 1959, 92-94; Jouan 1966, 267-268; Brelich 1969, 242-243; Burnett 1971, 73-74; Lloyd-Jones 1983, 95; Dowden 1989, 17-18; Hughes 1991, 89; Bonnechère 1994, 39, 41 и др.) не кажутся основательными. Вопреки Bonnechère 1994, 41, п. 101, пересказ легенды об Ифигении в схолиях к «Илиаде» с указанием на ее перенесение έν Ταύροις της Σκυθίας εις ιερόν της θεού и со ссылкой на νεώτεροι и Диктиса Критского (Schol. А 108-109Ь, 41 Erbse) никак не может доказывать аутентичность упоминания тавров в «Киприях» или распространенность этой версии до Еврипида.

95 Это имя встречается в перечислении божеств на одной из табличек Пилоса: Ventris, Chadwick 1973, 286-289, 459-465, 548, № 172. Ср. Hughes 1991, 199-202, с литературой.

96 Ср. Solmsen 1981, 353-358; Marcotte 1988, 255-256, которые предполагают позднее происхождение традиции о спасении Ифигении Артемидой и соответствующего пассажа «Каталога». Эта деталь, однако, имеется во всех ранних версиях соответствующего рассказа и, более того, является сюжетообразующей. Мотив ε"ίδωλον также не обязательно указывает на позднюю дату: Lyons 1997, 159-160, ср. выше, 1.3.2.

97 О возможных аллюзиях на легенду об Ифигении у Гомера. см. Kullmann 1960, 198-199, 267-268; Kullmann 1992, 64 - 66; Dowden 1989, 11-12, с литературой. Нельзя исключать, что эта легенда уже существовала в эпоху Гомера, однако в любом случае он ее не использует прямо.

98 Ср. Wilamowitz-Moellendorff 1883, 251, который здесь также предполагает устный источник; Reinach 1915, 12.

99 См. об этом культе Schreiber 1884, 558 ff; Gruppe 1906, Bd. II, 943 ff; Henrichs 1981, 198-208, особ. 206, с литературой; Lloyd-Jones 1983, 96-97; Graf 1985, 410-416; Burkert 1985, 59; Bonnechère 1994, 48-52.

100 Щепинский 1963, 145, 151, если речь не идет о пещерных некрополях, ср. Мыц, Лысенко, Жук 1999, 169-180.

101 Грач 1952, 174 слл; Гайдукевич 1958, 41-47. Эта традиция не имеет ничего общего с человеческими жертвоприношениями, практиковавшимися степными скифами при похоронах их царей, вопреки мнению А. П. Барнетта (Burnett 1971, 74). Эти жертвоприношения не были связаны с культом женского божества; кроме того, с царем хоронили вовсе не чужеземцев, а членов его ближайшего окружения из числа «природных скифов» (см. Грантовский, Иванчик 1995, 162-169). Такая практика, кроме того, вряд ли была известна горным таврам. Статья BaschmakofT 1939, 3-21, в которой, кажется, впервые высказана эта идея, исходит из совершенно фантастических представлений как о кавказской археологии, так и о греческой истории и этногенезе, включая рассуждения о расовой психологии, о том, что Еврипид «бессознательно почувствовал изначальную связь мифа Ифигении с Тавридой», об ахейцах киммерийской расы, которые были черкесами и влились в индоевропейскую основу греков и под. Удивительно, что одобрительные ссылки на эту статью продолжают встречаться в научной литературе.

102 Масленников, Бужилова 1999, 174-183.

103 Иначе: Gregoire 1959, 94 - 96, который считает, что это отождествление произошло под влиянием текста «Киприй».

104 См. Strabo VII, 4, 2; IOSPE I 2 , р. 553. Одна из надписей (345) представляет собой декрет III в. дон. э. в честь историка Сириска, описавшего, среди прочего έπιφανεία τάς Παρθένου. За пределами Херсонеса этот культ засвидетельствован боспорской (из Пантикапея?) надписью II в. н. э. (КБН 74). По сообщению С. Р. Тохтасьева, из Порфмия также происходит граффито рубежа VI-V вв. до н. э. с посвящением Деве. Ср. также Русяева Α., Русяева М. 1999, с литературой.

105 Об архаическом поселении на месте Херсонеса и сочетании ионийского и дорийского (гераклейского) элементов в составе его населения см. Виноградов, Золотарев 1990, 48 - 74; Vinogradov, Zolotarev 1990, 85-119 (ср. Vinogradov 1997, 405-419, с Addenda); Виноградов, Золотарев 1999, 106-114, ср. ниже, 2.3.3.

106 Шкорпил 1904, 80, № 35.

107 Мне кажется наиболее вероятным, как указывалось выше, что упоминание Таврики в известном нам пересказе «Киприй» является поздним добавлением, сделанным под влиянием еврипидовской трагедии. Если все же признать его аутентичность, здесь можно видеть использование автором поэмы локальных легенд причерноморских греков. Этот случай не был бы уникальным в поэзии VI в. до н. э.: ср. рассмотренный выше фрагмент Алкея (354 Lobe 1 - Page) или упоминание Геракла как прародителя скифов в «Каталоге женщин» (fr. 150, 15-16 Merkelbach - West), ср. выше, 1.1.3.

108 О раскопках этого святилища см. Παπαδημητρίου 1961, 87-89; Παπαδημητρίου 1962, 45-47; Τραυλός 1976, 203-204, Abb. 3-5; Λιαγκούρας 1976, 151-152; Knell 1983, 39-43; Hollinshead 1985, 435-438 (храм Ув.дон.э.). Л. Кайль считает, что древнейшие следы культа здесь, как и в соседнем Бравроне, относятся к середине VIII в. до н.э. (Kahil 1979, 76), хотя самые ранние упомянутые в отчетах находки датируются VI в. до н. э. Возможно, однако, что обряды типа άρκτεία восходят в Аттике к гораздо более ранней эпохе. Об этом может свидетельствовать находка в Афинах погребения (трупосожжение) начала XI в.дон. э., в котором были похоронены юноша и девушка, причем один из погребенных был, видимо, одет в медвежью шкуру (в погребальной урне обнаружены фаланги медведя): Brouskari 1980, 21-22, 30.

109 Изданы лишь краткие сообщения о раскопках этого святилища. Литература о культе Артемиды Бравронии и связанных с ним ритуалах (άρκτεία) огромна; основную библиографию см. Bonnechère 1994, 26-38, также: Sourvinou-Inwood 1988.

110 Еврипид часто заключал свои трагедии подобными эти-ологиями, примеры см. Dunn 1994, 103-104. Достоверность описанных здесь ритуалов иногда оспаривается, литературу см. Lyons 1997, 22, п. 53. Аргументы, приведенные против достоверности еврипидовского описания, однако, не кажутся убедительными. Хотя Еврипид легко отходил от традиции в изложении этиологических легенд, нет никаких доказательств того, что он придумывал сами ритуалы.

111 Обзор различных мнений по поводу вклада Еврипида в сюжет «Ифигении у тавров» см. Lesky 1939, 998 ff. Ср. Wilamowitz-Moellendorff 1955, Bd. I, 178.

112 Sale 1975, 265-284; Kearns 1989, 27-32; Dowden 1989, 20-23; Bonnechère 1994, 31-35. Ср. Brelich 1969, 248-262; Montepaone 1979, 65-76; Brule 1987, 179-186. О соотношении между традицией о жертвоприношении Ифигении и другими аттическими традициями о жертвоприношениях девушек, см. Larson 1995, 101-106.

113 Возможно, что жертвоприношение Ифигении изображено на протоаттическом кратере середины VII в. дон. э.: Schefold 1993, 135 - 136, Abb. 133. В таком случае это изображение было бы древнейшим свидетельством данного сюжета. Его интерпретация, однако, далеко не надежна: можно сомневаться не только в том, что приносимая в жертву девушка - именно Ифигения (а не, например, Поликсена), но даже и в том, что на вазе изображено именно жертвоприношение: Vermeule, Chapman 1971, 290-293. Новую аналогию этому изображению дает изображение жертвоприношения Поликсены на мраморном саркофаге последней четверти VI в. до н. э., обнаруженном при раскопках кургана у города Бига на берегу Мраморного моря: Sevin, 1996, 251-264. На этом изображении греки держат Поликсену лицом вверх (как на аттическом кратере), что показывает ошибочность предположения Вермеля и Чепмена о том, что в сцене жертвоприношения она должна изображаться обязательно лицом вниз. Кроме того, жертвователи изображены без оружия и доспехов (так же на аттическом кратере). Таким образом, саркофаг дает новые аргументы в пользу интерпретации изображения на аттическом кратере как жертвоприношения Поликсены, хотя фрагментированность последнего не позволяет вынести окончательное суждение.

114 Ср. Wilamowitz-Moellendorf, 1883, 258-260. Ранняя фиксация этой легенды не позволяет согласиться с точкой зрения П. Брюле (Brule 1987. 185), который считает эту версию результатом поздней «патриотической» адаптации общегреческой легенды об Ифигении, дочери Агамемнона. Ср. Hughes 1991, 84, который предполагает обратное развитие: включение первоначально независимой аттической легенды в троянский цикл и ее локализацию в Авлиде лишь в эпоху создания «Киприй». Более вероятным кажется предположение о независимости аттической локальной и эпической традиций, что подтверждается и колебаниями в имени героини.

115 Ср. Kearns 1989, 34-35, 106.

116 Kahil 1981, 253-263, с литературой, ср. Angiolillo 1983, 351-354; Osborne 1985, 154-156; Shapiro 1989, 65; Osborne 1994, 151-152; Parker 1996, 73-74.

117 Merkelbach 1952, 23-47; Davison 1955, 1-21. Ср. выше, 1.1.0.

118 Kearns 1989, 190.

119 Immisch 1916-1924, 801-814; Modrze 1937, 297-300; Kullmann 1992b, 126-127.

120 См. о ней Burkert 1972, 212-218, Burkert 1983, 190-196.

121 Burkert 1983, 192, n. 10.

122 Grenfell, Hunt 1908, 19-106; Bond 1963.

123 Gruppe 1906, 43, 227; Immisch 1916-1924, 816. Ср. Zielinski 1925, 307.

124 Анализ см. FGrHist III b Suppl., 1 (1954), 405-421. Cp. Cartledge 1993, 24-26.

125 Cp. Grenfell, Hunt 1908, 83; Bond 1963, 139; Hughes 1991, 135-136.

126 Была ли связана эта легенда с легендой об убийстве лемносскими женщинами всех мужчин на острове, неясно. Можно лишь заметить, что Еврипид (вероятно, в соответствии с легендой) считал, что Тоант смог вернуться на остров и вновь стать его царем (Hyps. fr. 64, 103-105 Bond), и, таким образом, преступление лемниек могло помещаться как до, так и после похищения афинянок. Нельзя исключать и того, что наложницами лемносцев, уничтоженными их женами вместе с ними, в аттической версии были не фракиянки, а похищенные афинянки. В пользу этого, возможно, свидетельствует сообщение Геродота (VI, 138) о том, что Λήμνια κακά имеет в виду не только преступление лемниек, но и более позднее избиение афинянок и их детей. Возможно, здесь он совмещает общегреческую традицию с локальной аттической. Однако за неимением данных это предположение остается не более чем догадкой.

127 Hall 1989, 103-105, с литературой. Здесь же см. другие подобные примеры.

128 В другом месте (1429- 1430, ср. 74-75) Еврипид, однако, ближе следует описанию Геродота, что еще раз доказывает его знакомство с этим сочинением. Ср. другие вероятные заимствования из труда Геродота в «Ифигении»: Hall 1989, 111-112.

129 См. Fredrich 1906, 74-77; Burkert 1970, 4-6, 10, с источниками. Сам Буркерт предпочитает предположение, что священный огонь на Лемносе зажигался от солнца с помощью зеркала, а не был связан с выходами газа. Многочисленные тексты, процитированные им самим, однако, ясно указывают на огонь, выходящий из земли, что заставляет предпочесть это предположение. Впрочем, для нас не важно, существовал ли подземный огонь на Лемносе в действительности - главное, что так считалось, в том числе в Афинах. О связи культа Артемиды, в том числе Таврополы, с огненными ритуалами, см. Graf 1985, 411-413.

130 Ср. Zielinski 1925, 317.

131 Иначе: Bowersock 1994, 66.

132 См. Rose 1933, VIII-XV.

133 Bürchner 1929, 724-725.

134 Существует еще традиция, согласно которой Ифигения была дочерью Агамемнона не от Клитемнестры, а от Хрисеиды, причем ее братом был Хрисей (Etym. Magn. s.v. Χρυσόπολις, 815, 56 Gaisford; Schol. Lycophr. 183 Scheer; Dion. Byz. Fr. 65 GGM II, 90-91). Неясно, однако, имеет ли она какое-нибудь отношение к аттическим трагикам или является результатом деятельность поздних мифографов. Не исключено также, что она отражает местную традицию Хрисополя.

135 Gregoire 1959, 97.

136 Zielinski 1925, 314-318; Gregoire 1959, 97-106. Другие аргументы в пользу доеврипидовского происхождения легенды о приключениях Ореста в Таврике (Zielinski 1899, 165. Anm. 1; Zielinski 1925, 300-307: отождествление Ореста и Аполлона, гипербореев и тавров, толкование эпитета Таврополы и пр.) совершенно неубедительны.

137 Упоминание «Ифигении у тавров», отсутствующее в Равеннском кодексе, имеется в издании F. Diibner (Paris 1877), но не включено в издание N.G.Wilson (Groningen 1975). Klotz 1917, 63-64 указывает на совпадения между пассажами, пародирующими Еврипида, в «Мире» Аристофана (421 г. до н. э.) и «Ифигенией у тавров» и предполагает, что Аристофан здесь имеет в виду именно эту трагедию. Это дало бы еще один terminus ante quern «Ифигении».

138 См. Macurdy 1905, 95-107; Platnauer 1938, XIV-XVI; Ceadel 1940, 66 - 89, с литературой. Следует заметить, что датировка по особенностям метрики может быть только примерной и не указывает непременно на 414 г. дон. э. Эти данные не мешают датировать драму несколькими годами раньше. Другие указания на terminus post quern драмы, например якобы скептическое отношение к прорицателям и прорицаниям, которое связывается с сицилийской катастрофой афинской армии, не убедительны и могут быть объяснены иначе. Terminus ante quern (постановка «Елены» в 412 г. до н. э., которой «Ифигения» должна предшествовать), как кажется, обоснован достаточно убедительно. Ср. Klotz 1917, 61-64, 72-85; Scherling 1940, 1563-1564, которые датируют «Ифигению» раньше «Хрисея» Софокла.

139 Ср. скептическую оценку достоверности подобных указаний аристофановских схолий: Macurdy 1905, 97.

140 Виламовиц, например, отвергал эту гипотезу и предлагал совсем иную реконструкцию сюжета софокловского «Хрисея», а для драмы Пакувия предполагал постеврипидовский

Миф об Ифигении, сложившийся в Древней Греции на протяжении VII-VI веков до н. э., еще в древние времена был широко распространен за ее пределами. Геродот сообщает о существовании у скифов культа богини Девы - местная параллель греческой Артемиды, - которой тавры приносили в жертву потерпевших кораблекрушение и всех эллинов, кого захватят в открытом море".
Миф положен в основу произведений многих древнегреческих авторов. Наиболее известное из них - трагедия Еврипида "Ифигения в Тавриде".
Легендарный храм Девы (Дианы) в Тавриде стоял где-то на Южном берегу - на Аю-Даге, или на мысе Фиолент, что у Балаклавы, или на скале Ифигения - в Крыму много романтических, овеянных мифами, мест.

А к западу от скалы Святого Явления находятся две остроконечные скалы - Орест и Пилад. Они названы так в память об этом известном древнегреческом мифе.

Предлагаемая легенда излагается по трагедии Еврипида.

Когда предводитель греческих войск в Троянской войне Агамемнон во главе флота отплыл к Трое, чтобы освободить прекрасную Елену, жену своего младшего брата спартанского царя Менелая, похищенную троянским царевичем Парисом, его флот не мог выйти в море из гавани Авлиды, так как не стало попутного ветра. Это Артемида, богиня охоты, покровительница зверей, разгневанная тем, что Агамемнон убил ее священную лань, задержала флот в гавани, наслав безветрие. Напрасно ждали греки попутного ветра. Среди воинов начались болезни, росло недовольство.
Наконец жрец, прорицатель Калхант, узнававший волю богов, объявил:
- Богиня Артемида смилостивится лишь тогда, когда Агамемнон принесет ей в жертву свою дочь Ифигению.
Уступая настойчивым требованиям войска, убитый горем Агамемнон вызвал Ифигению.
Прекрасная юная Ифигения величественно прошла между несметных рядов воинов и остановилась у жертвенника. Вокруг все смолкло.
Жрец Калхант положил в золотую корзину жертвенный нож. На голову Ифигении надел венок. Из рядов воинов вышел Ахилл, храбрейший из храбрых. Взяв сосуд со священной водой и жертвенную муку с солью, он окропил водой Ифигению и жертвенник, посыпал мукой голову Ифигении и громко воззвал к Артемиде:
- Всемогущая богиня Артемида! Пошли нашему войску благополучное плавание к берегам Трои и победу над врагами!
Жрец взмахнул над Артемидой жертвенным ножом... И тут свершилось чудо: вместо девушки у алтаря в предсмертных судорогах билась лань.
- Вот жертва, которую требовала великая дочь Зевса Артемида! - воскликнул жрец. - Радуйтесь, греки, богиня сулит нам счастливое плавание и победу над Троей!
Тут же подул свежий попутный ветер, и греки стали поспешно готовиться к отплытию.
Это Артемида незримо заменила Ифигению ланью и перенесла ее на берег Эвксинского моря, в далекую Тавриду. Там она сделала Ифигению жрицей в своем храме. Ифигения должна была приносить в жертву богине попавших в эти края эллинов и других чужеземцев.

Спустя много лет Орест, единственный брат Ифигении, за эти годы превратившийся в смелого, мужественного воина, по велению Аполлона отправился вместе со своим другом Пиладом в неведомую Тавриду, чтобы привезти оттуда священную статую Артемиды.
После долгого плавания Орест и Пилад благополучно прибыли в Тавриду. Спрятав корабль среди прибрежных скал, отважные юноши вступили на чужую землю. Страшная опасность подстерегала их здесь.
У местных жителей, тавров, существовал обычай приносить в жертву богине Артемиде чужеземцев, попавших в их края. Жестокое священнодействие совершала жрица, не знавшая брачного факела. Чужеземца приводили к алтарю, и тот падал под ударом девичьего меча. Голову жертвы в угоду богине укрепляли на высоком столбе у храма.
Орест, конечно, и не подозревал, что этот печальный обряд вот уже многие годы совершает его сестра Ифигения.
Отважные путешественники незаметно подкрались к храму Артемиды. Это было огромное здание с многочисленными колоннами. К нему вела широкая, в сорок ступеней, мраморная лестница. Рядом находились воины. Поняв, что днем статую Артемиды, хранящуюся в храме, выкрасть не удастся, Орест и Пилад спрятались неподалеку от храма и стали дожидаться ночи.
Однако еще до наступления темноты их заметила стража. После короткой яростной схватки юношей связали и отвели к таврскому царю Фоапту.
Царь спросил пленников, откуда они и зачем прибыли в его страну, а затем объявил, что по местному обычаю они будут удостоены особой чести: их принесут в жертву богине Артемиде.
Утром Ореста и Пилада привели в храм, где у алтаря из белоснежного мрамора их уже ожидала жрица. Покропив юношей очистительной водою, Ифигения сказала:
- Простите, юноши, я не по своей воле совершаю этот жестокий обряд - таков обычай у этого народа. Скажите, кто вы, откуда?
Услышав в ответ, что они - греки и оба из ее родного города, Ифигения решила:
- Пусть один из вас падет жертвой нашей богине, а другой отправится на родину с вестью от меня.
Орест и Пилад всегда жили дружно, в согласии и никогда не ссорились, но здесь они заспорили не на шутку.
Пилад настаивал на том, что погибнуть должен он, а Орест - отправиться в путь. Орест же убеждал друга, что виноват он, Орест, один, а потому и должен умереть на чужбине.
Пока юноши спорили, Ифигения изображала знаки на письме к брату.
Она подошла к Оресту и вдруг увидела знакомое лицо.
- Юноша, как зовут тебя?
- Орест.
- Брат мой! - воскликнула Ифигения.
Узнал сестру и Орест. Несказанно обрадовались все трое и стали думать о том, как спастись им и увезти священную статую богини.
Ифигения решила прибегнуть к обману. Она объявила царю тавров, что статуя Артемиды осквернена, и ее нужно омыть в море, как и жертв, - двух чужеземцев. Царь, привыкший во всем верить жрице, согласился.

Торжественная процессия во главе с Ифигенией проследовала на берег моря, к месту, где был укрыт корабль. Прислужницы несли статую Артемиды, а воины царя вели связанных Ореста и Пилада.
На берегу Ифигения велела воинам и прислужницам удалиться, так как никто не должен видеть тайн обрядов омовения. Когда они удалились, сестра развязала брата и его друга, и они вместе поспешили на корабль.
Таврским воинам, ожидавшим жрицу с пленниками, показалось подозрительным, что слишком долго длится обряд омовения. Они поспешили к берегу и тут к своему ужасу увидели, что на нем никого нет, а в море удаляется греческий корабль.

________________________________________________________________________________________________________________

И сегодня об этом мифе нам напиминают две скалы, выступающие из моря у подножья мыса Фиолент - Орест и Пилад

Объявление Троянской войны. - Одиссей уклоняется от Троянской войны, притворяясь безумным. - Ахиллесова пята. - Ахиллес уклоняется от Троянской войны среди дочерей Ликомеда. - Ифигения - первая жертва Троянской войны.

Объявление Троянской войны

Агамемнон и Менелай были сыновья Атрея, царя Аргоса (поэтому их еще называют Атриды - потомки Атрея). Они были изгнаны из Аргоса после смерти их отца Фиестом, братом Атрея. Агамемнон и Менелай нашли убежище у Тиндарея, царя спартанского.

У царя Спарты Тиндарея были две дочери: Клитемнестра, ставшая супругой Агамемнона, и Елена, прославившаяся своей красотой. Почти все греческие цари добивались руки Елены, дочери Тиндарея. Счастливым победителем оказался Менелай, но прежде чем объявить имя избранника, Тиндарей заставил поклясться всех искателей руки его дочери Клитемнестры, что они подчинятся беспрекословно решению Тиндарея и будут всегда защищать права того, кому будет принадлежать Елена.

С помощью Тиндарея Агамемнон и Менелай победили своего дядю Фиеста и прогнали его. Агамемнон получил престол отца, а Менелай, после смерти Тиндарея, стал спартанским царем.

Однажды Менелай отправился на Крит получать наследство. В отсутствие Менелая Парис похитил Елену.

Так как все греческие цари поклялись защищать права супруга Елены, то Менелай обратился к ним за помощью, желая отомстить за нанесенное ему оскорбление. Все цари решили объявить войну дерзкому похитителю, и Агамемнон был избран главнокомандующим, или, как говорит о нем Гомер, он был избран царем царей.

Прежде всего было отправлено посольство в Трою с просьбой возвратить Елену, но царь Трои Приам ответил, что он не отдаст Елены, потому что ему не была возвращена греками его сестра Гесиона. Такой ответ возмутил греческих царей, и на общем совете было решено осадить Трою. Так была объявлена Троянская война .

Одиссей уклоняется от Троянской войны, притворяясь безумным

Главными греческими предводителями во время Троянской войны и осады Трои были Агамемнон, Менелай, два Аякса, Диомед, Филоктет, Протесилай, Нестор и Паламед. Этот последний, как друг Менелая, был отправлен к Одиссею, царю Итаки, просить его присоединиться к ним. Одиссей, не желая покинуть своей жены Пенелопы, представился безумным. Когда к нему прибыл Паламед, Одиссей принялся пахать плугом, запряженным ослом и быком, песчаный берег моря и сеять вместо зерен соль.

Но Паламед открыл притворство Одиссея: он поставил на борозду маленького сына Одиссея Телемаха. Одиссей, чтобы не задеть ребенка, повернул плуг и тем показал, что безумие его притворно.

Древнегреческий живописец Паррасий Эфесский, современник Фидия, написал картину, в которой изобразил Одиссея, представляющегося безумным.

Эвфранор также написал картину на тему притворного безумия Одиссея, и оба произведения древнегреческого искусства пользовались большой славой, а римский писатель Плиний Старший оставил восторженный отзыв о картине Эвфранора.

Этот же мифологический сюжет воспроизводился очень часто на античных гравированных камнях.

АХИЛЛЕСОВА ПЯТА

Два предводителя, более всего способствовавшие падению Трои (и Одиссей, и Ахиллес), вначале не принимали никакого участия в Троянской войне . Так, только благодаря случаю молодой Ахиллес присоединился к другим греческим царям.

Когда все было готово и решено, чтобы отправляться осаждать Трою, прорицатель Калхант объявил, что поход против Трои будет только тогда успешен, когда среди предводителей будет потомок Эака, одного из судей в царстве мертвых.

Разгневанная богиня Артемида послала на греков эту бурю в наказание за то, что Агамемнон на охоте убил лань, посвященную ей. Таким образом Артемида отомстила дерзкому, осмелившемуся нарушить ее права.

Прорицатель Калхант, спрошенный предводителями греков, ответил, что корабли могут только тогда вновь пуститься в путь, когда Агамемнон принесет в искупительную жертву богине Артемиде то, что Агамемнону дороже всего, то есть его дочь Ифигению.

Ифигению вызвали из Микен под обманным предлогом бракосочетания с Ахиллесом, но вместо брачного пира Ифигения нашла приготовленный для нее костер. Ифигения стала умолять Агамемнона пощадить ей жизнь, но успех Троянской войны и спасение войска были для Агамемнона важнее жизни дочери, и жертва должна была совершиться. Однако богиня Артемида скрыла Ифигению и заменила ее ланью, которая и была принесена в жертву на алтаре богини.

Жертвоприношение Ифигении было изображено на знаменитой картине древнегреческого художника Тиманфа. На картине Тиманфа главнокомандующий греков в объявленной Троянской войне, Агамемнон, стоит, погруженный в печаль. Агамемнон закрыл лицо руками, но не потому, как говорили современные критики, что художник боялся не справиться с выражением печали на лице Агамемнона, а потому, что древние греки имели обыкновение закрывать лицо, когда проливали слезы и предавались печали.

ЗАУМНИК.РУ, Егор А. Поликарпов — научная редактура, ученая корректура, оформление, подбор иллюстраций, добавления, пояснения, переводы с древнегреческого и латыни; все права сохранены.

Как известно, одной из самых популярных тем для художественных произведений во времена Древней Греции была война с Троей. Античные драматурги описывали разных персонажей этой легенды, причем не только мужчин, но и женщин. Особой популярностью у них пользовалась история о героической дочери аргос-ского царя Агамемнона - Ифигении. О ее судьбе сочиняли трагедии такие знаменитые греки, как Эсхил, Софокл, а также римские драматурги Энний и Невий. Однако одним из самых известных среди таких произведений считается трагедия Еврипида "Ифигения в Авлиде". Давайте узнаем, о чем она, а также рассмотрим, что известно историкам о настоящей Ифигении.

Древнегреческий драматург Еврипид

Прежде чем рассмотреть трагедию "Ифигения в Авлиде", стоит узнать о ее создателе - Еврипиде из Саламина.

Родился он в 480 г. до н. э. Хотя есть мнения, что это могло произойти в 481 г. или 486 г.

Отец Еврипида - Мнесарх, был человеком богатым, поэтому будущий драматург получил отличное образование, обучаясь у известного философа и математика Анаксагора.

В юности Еврипид увлекался спортом и рисованием. Однако самым активным его хобби (которое переросло в настоящую страсть) стала литература.

Поначалу юноша просто коллекционировал интересные книги. Но позже он осознал, что способен и сам писать не хуже.

Первая из его пьес "Пелиад" была поставлена, когда Еврипиду исполнилось 25. Ее теплое принятие публикой способствовало тому, что вплоть до своей смерти драматург продолжал писать. Ему приписывают около 90 пьес. Однако до наших времен сохранилось лишь 19 из них.

Еще при жизни популярность произведений Еврипида была просто фантастической, причем не только в Афинах, но и в Македонии и Сицилии.

Считается, что успех пьесам обеспечивал не только отличный поэтический слог, благодаря которому многие современники знали их наизусть. Еще одной причиной популярностьи драматурга являлась тщательная проработка женских образов, которую до Еврипида никто не делал.

Поэт в своих произведениях часто выводил героинь на первый план, позволяя им затмевать героев-мужчин. Эта изюминка выгодно отличала его книги от трагедий других авторов.

Трагедия Еврипида о судьбе дочери Агамемнона

"Ифигения в Авлиде" - это одно из немногих произведений, которое сохранилось полностью.

Предположительно драма была впервые поставлена в 407 г. до н. э.

Судя по тому, что она дошла до наших времен, пьеса была весьма популярной.

Также есть вероятность, что внимание к произведению привлекла смерть ее автора в следующем году. Ведь таким образом драма стала его последней работой.

Хронологически "Ифигению в Авлиде" можно считать приквелом к другой пьесе Еврипида - "Ифигения в Тавриде", написанной на 7 лет раньше, в 414 г до н.э. Эта трагедия также сохранилась. Существует версия, что именно ее популярность натолкнула драматурга посвятить Ифигении еще одну трагедию.

На российский язык "Ифигения в Авлиде" Еврипида была переведена сравнительно поздно - в 1898 г. - известным поэтом и переводчиком Кстати, ему принадлежит и перевод "Ифигении в Тавриде".

На украинский язык пьеса впервые полноценно была переведена почти на столетие позже - в 1993 г. Андреем Содоморой. При этом известно, что Леся Украинка интересовалась Ифигенией и даже написала небольшую драматическую сценку "Іфігенія в Тавріді".

Какие события предшествовали описанным в трагедии Еврипида

Прежде чем перейти к рассмотрению краткого содержания "Ифигении в Авлиде", стоит узнать о тем, что произошло до ее начала. Ведь Еврипид написал немало пьес, посвященных Троянской войне. Поэтому подразумевалось, что все и так знали предысторию "Ифигении в Авлиде".

После того как Елена Прекрасная (которая, кстати, приходится Ифигении двоюродной сестрой) бросила мужа и уехала с Парисом в Трою, оскорбленный супруг Менелай решил отомстить. Он инициировал войну греков с троянцами.

Помимо великих героев Греции, к этому походу присоединился и его брат - аргосский (отец Ифигении).

Краткое содержание "Ифигении в Авлиде" Еврипида

Эта пьеса начинается с того, что Агамемнон разговаривает со своим старым рабом. Из этого разговора становится понятно, что греческие корабли застряли в Авлиде и не могут отплыть к берегам Трои.

От жрецов народ узнает, что нужно принести человеческую жертву Артемиде и тогда подует попутный ветер. Великая богиня выбирает в такой роли старшую дочь Агамемнона - Ифигению.

Царь уже послал за дочкой и женой Клитемнестрой, приглашая их приехать под предлогом свадьбы царевны с Ахиллом. Однако позже отцовские чувства берут верх над воинскими и патриотическими. Царь пишет письмо жене, в котором рассказывает правду и просит не отправлять дочь в Авлиду.

Вот только этому посланию не суждено добраться до получателя. Раба с письмом перехватывает рогоносец Менелай. Узнав о "малодушии" брата, он закатывает скандал.

Пока братья спорят, в Авлиду прибывает Ифигения и Клитемнестра. Агамемнон все же понимает, что теперь вынужден будет принести дочь в жертву, ведь все войско знает о воле Артемиды. Но он не решается рассказать женщинам правду, уклончиво отвечая на вопросы супруги о предстоящей свадьбе: "Да, ее поведут к алтарю...".

Тем временем Ахилл (которому ничего не ведомо о собственной роли в обмане) приходит в шатер Агамемнона. Здесь он встречает Клитемнестру и Ифигению, узнав от них о свадьбе. Между ними возникает недопонимание, которое разрешает старик-раб, рассказавший правду.

Мать в отчаянии и осознает, что ее дочь попала в ловушку и погибнет "за распутницу Елену". Она уговаривает Ахилла помочь, и тот торжественно клянется защищать Ифигению.

Ахилл уходит собирать воинов, а вместо него возвращается Агамемнон. Поняв, что его родные уже все знают, он пытается мирно уговорить их подчиниться. Однако Клитемнестра и Ифигения просят отказаться от жертвоприношения.

Царь произносит об отчизне и уходит. Тем временем возвращается Ахилл с известием, что все войско уже знает о приезде царевны и требует ее смерти. Несмотря на это, он клянется защищать девушку, до последней капли крови.

Однако царевна меняет свое решение. Пафосная речь отца (произнесенная ранее) тронула ее. Девушка останавливает кровопролитие и добровольно соглашается умереть.

Ахилл и окружающие в восхищении от такой жертвенности Ифигении и под хвалебные песни царевна идет на смерть.

В финале вместо нее гибнет лань, посланная Артемидой. Богиня дает ветер, и греки собираются на войну.

Что случилось с Ифигенией дальше

Все они сходятся в том, что царевна не умерла, так как в момент жертвоприношения ее спасла сама Артемида. Богиня была восхищена благородством Ифигении, что забрала к себе девушку (при этом все герои полагали, что царевна умерла и находится на небесах).

Как складывалась дальнейшая судьба жертвенной красавицы? Существует несколько версий.

По одной из них Артемида превратила ее в богиню лунного света - Гекату.

По другой - даровала бессмертие и новое имя - Орсилоха, поселив на Белом острове.

Есть мнение, что богиня сделала Ифигению женой Ахилла.

Существует легенда, что от гибели царевну спасает не Артемида, а Ахилл. Он отправляет девушку в Скифию, где она служила жрицей богини.

Также есть версия, что Ифигения была взята в плен тавроскифами и отдана служить в храме Артемиды.

Другая трагедия Еврипида "Ифигения в Тавриде"

Большинство теорий о дальнейшей судьбе благородной царевны неизменно связаны с Таврией и служением Артемиде. Возможно, руководствуясь именно этими данными, Еврипид написал трагедию "Ифигения в Тавриде".

Хотя эта драма написана раньше, хронологически ее действие происходит через несколько лет после чудесного спасения царевны. Поскольку никто из смертных не знал о ее судьбе, то в семье Ифигении случилась еще не одна трагедия.

Безутешная Клитемнестра после гибели дочери так и не простила мужа. За годы его отсутствия она завела роман с его врагом - Эгисфом. А после возвращения из Трои Клитемнестра убивает супруга, мстя ему за смерть дочери и измену (кроме сокровищ, Агамемнон привез наложницу Кассандру).

Через несколько лет после убийства дельфийский оракул Аполлона приказывает младшему брату Ифигении - Оресту - отомстить за смерть отца. К тому времени мальчик вырос и возмужал. Он выполнил приказание, убив и мать, и ее любовника.

Вот только за это его преследовали богини мщения. Чтобы вымолить прощение, Орест узнает, что ему нужно приехать в Тавриду и привезти оттуда деревянную статую Артемиды, по преданию, упавшую с неба.

Трагедия "Ифигения в Тавриде" начинается с того, что Орест вместе с другом Пиладом прибывает в Тавриду. Выясняется, что иностранцев здесь приносят в жертву Артемиде.

Накануне приезда брата Ифигении снится сон. Царевна трактует его как известие о скорой гибели Ореста, которого она не видела много лет. Чтобы предотвратить смерть брата, она решает спасти одного из греков, приготовленных в качестве жертвы для Артемиды. Взамен спасенный должен отвезти письмо-предупреждение Оресту.

Однако выясняется, что один из чужеземцев и есть братом Ифигении. Он рассказывает, почему приехал в Тавриду, а сестра соглашается помочь им с Пиладом похитить статую.

Героям удается осуществить задуманное, и они вместе возвращаются домой.

Анализ трагедии

Проводя анализ "Ифигении в Авлиде" Еврипида, стоит обратить внимание на то, что автор трагедии пытался поднять в ней массу важных проблем. Хотя многие восприняли это произведение как восхваление жертвенного патриотизма, сам поэт пытался показать, какова его цена. Так за предстоящую победу героям приходится убить в себе все человеческое и умертвить невинную девушку. Хотя при этом упоминается, что греки к тому времени практически не практиковали человеческие жертвоприношения.

Еще автор рассматривает проблемы пребывания человека у власти. Возможно, близкое знакомство с македонским царем Архелаем и натолкнуло его на мысль написать об этом. Теме власти и ее цене посвящается первый диалог в трагедии. В нем Агамемнон завидует старому слуге. Он признается, что счастье быть владыкой и вершителем судеб весьма сомнительно: "Приманка сладкая, а откусить - претит...".

Среди других проблем, показанных в трагедии - безумие и жадность толпы. Стоит помнить, что народовластие первым появилось именно у греков, и Еврипид знал, о чем писал. Так, ради победы в войне народ готов пожертвовать невинной девушкой. Это выглядит весьма трагично, особенно если знать, что после победы над Троей эти же воины почему-то не требовали казнить Елену, которая и стала виновницей войны.

Кто знает, может быть Еврипид на склоне лет в определенной степени разочаровался в современной ему демократии и завуалировано показал это в своей последней трагедии?

Образ Ифигении в трагедии Еврипида

Зная, как сложилась дальнейшая судьба главной героини "Ифигении в Авлиде", стоит уделить больше внимания ей самой.

В своей пьесе Еврипид сумел показать эволюцию характера царевны и еще раз доказать, что героями не рождаются, а становятся.

Так вначале это жизнерадостная девушка, жаждущая любви и счастья. Она прибывает в Авлид, надеясь стать супругой одного из самых красивых и известных героев Греции.

Узнав о намерении сделать ее жертвой, царевна уже мечтает не о свадьбе, а просто о жизни. Она просит пощады у отца, мотивируя свою просьбу "...жить так радостно, а умирать так страшно...".

Непреклонность отца, который тоже переживает ее предстоящую гибель, становится примером для Ифигении. И даже когда находится защитник в лице Ахилла, девушка решает пожертвовать собою и соглашается умереть во имя богини Артемиды и победы греков над врагами.

Кстати, еще во времена Древней Греции Аристотель находил, что Еврипид недостаточно тщательно прописал метаморфозу характера своей героини. Он полагал, что героическое самопожертвование царевны не было недостаточно аргументировано. Поэтому хотя и восхищает, но выглядит несколько немотивированным.

При этом другие литературоведы, проводя анализ "Ифигении в Авлиде", полагают, что на подобное самопожертвование девушку толкнула любовь к Ахиллу.

Эта теория вполне жизнеспособна. Ведь фактически Ифигения согласилась на смерть лишь после того, как Ахилл поклялся защищать ее ценой своей жизни. А если учесть, что против него все войско греков, то он обречен. Поэтому согласие стать жертвой Артемиде могло быть дано именно для того, чтобы спасти любимого от верной, хотя и героической смерти.

Справедливости ради, стоит отметить, что если рассматривать образ Ифигении в этом ключе, тогда у ее поступка появляется четкий мотив, которого не нашел Аристотель.

Система образов в "Ифигении в Авлиде"

Отдавая должное Еврипиду, стоит отметить, что в своей трагедии он тщательно проработал всех персонажей.

К примеру, он ловко противопоставил характеры родителей главной героини. Так Агамемнон и Клитемнестра любят дочь. Однако на плечах царя также лежит ответственность за весь народ. Он понимает, что если пожалеет Ифигению - погубит тысячи жизней. Этот выбор дается ему непросто, и он постоянно колеблется.

Менелай и Клитемнестра выполняют роль его демона и ангела, стремящихся перетащить сомневающегося на свою сторону. Каждый из них движим личными интересами (Клитемнестра - любовью к дочке, Менелай - жаждой мщения).

В отличие от них Агамемнон в конечном итоге приносит свои интересы в угоду общественным и морально превозносится над родными. И, возможно, именно его личный пример (а не пламенная речь) и вдохновил Ифигению на ее героическую жертву.

Интересной особенностью системы образов в этой трагедии является то, что у каждого героя есть своя драма, даже если он и негативный. Так Менелай (затеявший войну с Троей в угоду своему честолюбию) использует интриги, чтобы заставить брата пожертвовать дочерью. Однако, достигнув цели, даже он чувствует нечто вроде сожаления.

Кстати, столь ярое желание Менелая погубить невинную племянницу можно трактовать как попытку отыграться за измену Елены на ее двоюродной сестре. И если рассматривать этот образ в таком ключе, то побег Елены от мужа-тирана выглядит вполне понятным.

Особое внимание стоит уделить Ахиллу. В отличие от остальных персонажей он не связан родственными узами с Ифигенией. Более того (судя по сюжету Еврипида), юноша относится к царевне с уважением и жалостью, но не испытывает к ней любви.

Ведь, по сути, пообещать защищать красавицу его заставляет Клитемнестра, воспользовавшись обидой героя на использование его благородного имени для бесчестного обмана. А в дальнейшем он уже не мог отказаться от данного слова. Так что, даже если царевна и любила его, по версии Еврипида, ее чувства не были взаимны.

Одноименная опера

Мысль о том, что главной героиней трагедии Еврипида "Ифигения в Авлиде" могла двигать тайная любовь к Ахилу, а не к Родине, видимо, приходила на ум многим.

Именно поэтому часто деятели искусств, описывая судьбу царевны, делали упор на любовной истории.

Одним из самых известных таких произведений является опера "Ифигения в Авлиде", написанная Кристофом Виллибальдом Глюком в 1774 г.

Он взял за основу сюжета не трагедию Еврипида, а ее переделку Расином, заменив трагический финал на счастливый.

Итак, по Глюку, Ахилл и Ифигения - жених и невеста. Пользуясь этим, Менелай и Агамемнон заманивают царевну в Авлиду. В дальнейшем отец раскаивается и посылает стражника Аркаса сообщить дочери об измене суженого и отвратить ее приезд.

Вот только воин настигает женщин лишь по прибытии их в Авлиду. Несмотря на его слова, Ахилл доказывает свою невиновность, и они с Ифигенией радостно планируют следовать в храм, ожидая венчания.

Однако Аркас рассказывает им об истинной причине вызова царевны. Пораженная Ифигения умоляет отца о милости. Ей удается смягчить его сердце, и он устраивает для красавицы побег.

К сожалению, ничего не удается. Ахилл скрывает любимую в своей палатке. Но против него вся армия греков, требующих принести девушку в жертву.

В дальнейшем сюжет разворачивается как и у Еврипида. Но в финале Ахилл в сопровождении своих воинов все же вырывает любимую из рук жреца-убийцы, а Артемида является народу. Она милует Ифигению, а грекам предрекает победу над Троей.

В финале влюбленные женятся.